Эмир Кустурица

Как человек искусства, я живу творчеством, представляющим смесь или синтез экзистенциальных, политических, исторических и человеческих взглядов на конфликт и на сюжет.

Сербский режиссёр и музыкант Эмир Кустурица — многократный лауреат европейских кинофестивалей и один из главных кинематографистов современности. В эксклюзивном интервью RT Кустурица объяснил, почему, на его взгляд, человечество сегодня теряет нравственные ориентиры и какую роль в этом играют современные технологии. Также режиссёр рассказал о развитии кинематографа и увлечении садоводством.

— Мы надеялись, что, возможно, с эволюцией и новыми технологиями человек тоже станет совершеннее. Но это не более чем иллюзии. Идеальным примером в данном случае является ситуация с собором Парижской Богоматери. Разве не безумие, что мы говорим о сингулярности, об «апгрейде» человеческого рода, о колонизации Марса, но при этом не в состоянии даже потушить простой пожар?

— Мне кажется, наша цивилизация сейчас достигает такой точки, когда новые ценности нам принесут уже те люди, которые первыми отправятся на Марс.

Дело в том, что земные ценности сейчас терпят крах. В огне не только собор Парижской Богоматери, но и всё, что лежит в основе Европы, её мораль и идентичность. 

— Это касается только Европы или мира в целом?

— Я думаю, в первую очередь Европы, поскольку именно она стала колыбелью нового мира. До этого были Чингисхан и Александр Македонский, были испанский и португальский колониализм, британская империя — самая большая в мире.   

Но после Второй мировой войны, когда американцы пришли на выручку Западной Европе, уже они заняли лидирующие позиции. Так что тут имеется ещё одна сила, в основе огромной мощи которой лежит упадок, коллапс системы ценностей. Всё это наблюдается в Соединённых Штатах.  

Сейчас мы в самом сердце Европы пытаемся потушить пожар, основываясь на греческой мифологии (на которой основана вся христианская культура). И я говорю не только о религии, но и о культуре как таковой, влияние которой начало слабеть уже очень давно — ещё во времена падения Константинополя.

— Особенно остро перемены стали ощущаться с появлением в нашей жизни новейших технологий. Ведь они, как вы отметили, в корне меняют систему ценностей человечества, а также парадигму, в которой мы будем существовать через 5—10 лет.

— Вспомним эпоху Чингисхана. Он открыл катапульту. Вопреки расхожему мнению, это был очень серьёзный воитель, а не просто какой-то там сорвиголова на коне.

Так вот, он стал применять катапульты — перебрасывал трупы людей, умерших от заразной болезни, через укрепления европейцев. 

Сегодня у нас, может, и нет биологического оружия, которое могло бы уничтожить всю планету, но зато есть много чего другого. Главный вопрос здесь вот в чём: можно ли считать, что со времён Чингисхана мы добились чего-то большего? Можно ли сказать, что женщины теперь лучше защищены (хотя бы немного) и что мы значительно продвинулись в том, что касается нашего самосознания?

Судя по большинству фильмов, которые все сейчас смотрят на своих гаджетах, эволюция, о которой вы говорите, представляется довольно-таки слабой. Мы отторгаем лучшее, что в нас есть, но при этом на фоне множества стоящих перед человечеством проблем всё равно считаем, что сохранили свою систему ценностей, мораль.

Взять хотя бы коррупцию: она ведь характерна не только для стран, на которые повлиял Восток. Мы видим её по всему миру — и в США, и в Европе. С учётом всех этих социальных симптомов можно утверждать, что в нашей жизни происходит ровно то, о чём я говорил прежде.

У нас есть идеальная картинка, которая прекрасно показывает, что мы собой представляем. И эта картинка используется для погружения нас в самих себя. Когда у вас нет каких-либо убеждений, нет цельного представления о том, что объединяет вас с остальным человечеством, вы будете двигаться вглубь самого себя, а не к Святой Троице, как было раньше.

И некоторые уже начинают понимать, что индивидуализм зашёл слишком далеко. О здравом смысле мы просто забыли. Так что едва ли сейчас можно говорить о том, что для нашего времени характерна мораль. 

—  До сегодняшнего дня западная система ценностей, либерализм считались единственно правильной парадигмой, которой должны придерживаться люди, поскольку она предполагает терпимое отношение к другим. 

Получается, что если не принимаешь точку зрения всех остальных, то возникает диктатура толерантности. А если вы, подобно сторонникам брексита или Трампу, пытаетесь сделать шаг в сторону от подобных общепринятых «толерантных» ценностей, то становитесь изгоем.

— Маркс был прав. Если сравнить Америку сегодняшнюю с Америкой десятилетней давности, то можно увидеть, что Китай обрёл свою силу за счёт того, что является слабым местом любого общества, — благодаря дешёвой рабочей силе.

Никсон и Мао Цзэдун договорились об инвестировании в Китай с целью получения дополнительной прибыли за счёт огромной массы крайне дешёвой рабочей силы — именно её предложил Китай. 

Когда приходит понимание, что Массачусетс «высох» из-за того, что производство переместилось в Китай, то возникновение феномена Трампа в Америке представляется мне неизбежным следствием таких событий. Трамп символизирует собой кризис.

— Кризис государственный или всемирный?

— Я думаю, всемирный. Дело в том, что сейчас приходится иметь дело с новыми силами на Востоке — Китаем, Россией с её потенциалом, даже с Вьетнамом. 

Итальянский философ Де Крешенцо сказал: «Одна цивилизация идёт за другой, двигаясь вслед за солнцем». И вот сейчас наступил тот самый поворотный момент — время возвращения на Восток. Глядя на то, как при Трампе ВВП США увеличился на 3,5%, надо понимать, что это происходит потому, что он хочет, чтобы средства инвесторов оставались в стране. 

Она мне чем-то напоминает период перед Второй мировой, когда люди умирали от пневмонии, а антибиотиков ещё не было. Пневмонию с их помощью стали лечить сразу после войны. С появлением антибиотиков открылся широкий спектр возможностей по лечению болезней.

Сегодня нас одолевает множество недугов, вызванных тем, что принято называть «либеральным капитализмом». Так вот, либерального капитализма нет и не было.

— В России ненависть, которая не выливается в преступление, не находится под запретом — в отличие от Европы и Америки. Там ненавидеть кого-либо просто недопустимо. В России, если вы кого-то терпеть не можете, вы вправе об этом заявить. 

— Нельзя никого ненавидеть — за исключением случаев, когда приходит время. А вообще, вы правы, пожалуй. Но если говорить о проявлениях нетерпимости, то это, думаю, вопрос дисциплины — я имею в виду самоконтроль, необходимый для того, чтобы не посягать на личное пространство других людей.  

Мы, славяне, часто без всяких разговоров вмешиваемся в чужие дела. Мы считаем, что всегда можем прийти к другу, застать его в трусах или за каким-нибудь личным делом. 

Есть определённые вещи, которые нас отличают. Я думаю, дело здесь также в различиях между католической и православной церквями, порядками, которые они веками устанавливали. 

Многое из того, что, как мы считаем, свойственно Богу, можно в самых различных проявлениях обнаружить: в драмах, романах, в произведениях искусства, через которые мы узнаём о своём прошлом и будущем. Так что Бог может быть в произведении искусства, если мыслить за пределами истории и церковных толкований того, что есть Бог.   

— Каким вы видите место культуры в будущем, которое через 5—10 лет подарит нам научно-технические прорывы, роботизацию и выход искусственного интеллекта на первые позиции?

— Я совершенно уверен, что процесс глобализации был начат ещё Чингисханом и до сих пор продолжается.

Если бы время замерло, а у меня была возможность выбрать, от какой части американского общества я мог бы принять глобализацию, то я обратил бы внимание на волну прекрасных фильмов после вьетнамской войны.

Глядя на американское общество семидесятых, мы видели, какой может быть жизнь. Сегодня ничего из этого не осталось. Голливуд отравляюще сказывается даже на российском кинематографе.

Языком кино становится пропаганда. В таких условиях я хочу сохранить свою культуру и считаю, что ощущение этнической принадлежности необходимо мне не только для философского мировоззрения, но и для психологической стабильности. Ведь скольких людей поразила и при этом совершенно опустошила волна тупых голливудских фильмов, которые проникли в нашу повседневную жизнь.

Десять лет назад я рассуждал о том, что язык кино сильно страдает из-за рекламы. А сейчас она прямо в кино. Сегодня успешный российский или голливудский фильм — это чистой воды пропаганда в том или ином ключе.

Каждый план сцены, если он длится больше двух секунд, — как реклама L'Oreal. То же самое мы видим, когда речь идёт о каких-то исторических событиях. И язык меняется. Это не язык культуры. Каждого автора оценивают по его восприятию времени и места. А здесь ни времени, ни места нет. Говорить побыстрее, менять почаще — и все довольны. Любой может сделать фильм из быстрой смены маленьких кусочков.

— И это характеристика нашего времени? Говорят, что кино всегда красноречиво рисует свою эпоху.

— Кино подобно архитектуре. Если мы говорим о великом авторе, то у него даже художественный фильм будет как документальный. 

У Чехова есть рассказ или повесть об одном городе в России: сын теряет свою экзистенциальную перспективу, а его отец уничтожает город, внося бессмыслицу в расположение домов в нём.

Сегодня это уже никому не важно. Все возводят огромные здания и комплексы из стекла, и никто не задаётся вопросом, как это будет сказываться на ощущениях существа, которое чувствует, что всё для него меняется. Начинает органично меняться его мнение, его ощущения и всё остальное. Сегодня глобальная культура нас убивает, она готовит нам ад.

— Вы человек старого кодекса чести. Воспитывались определённым образом и в определённую эпоху.

— Я человек из прошлого века.

— В новом мире уже нет места тем ценностям, которые сопровождают вас всю жизнь? 

— Не поймите меня превратно. Я не против электронных устройств. До сих пор есть хорошие фильмы, хорошие мероприятия, проявления настоящего ума. Я не говорю, что вот-вот наступит конец света. Но для современности становятся чуждыми большинство тех ценностей, с которыми мы жили в семидесятые. Вот о чём речь.

— Но ведь тогда выходит, что вы, Эмир Кустурица, великолепный режиссёр, оказываетесь не нужны. Потому что чем дальше, тем больше машины будут превосходить вас в умении писать сценарии и снимать фильмы. Вот такой собирательный образ того, что происходит.

— Это я понял давно. И потому занялся сейчас садоводством. Купил 35 гектаров земли неподалёку от своей деревни и буду производить сок.

— Но разве машины не будут производить сок лучше, чем вы?

— Отнюдь нет. Здесь так же, как с кинематографом. Можно использовать технологии, но пока ещё мы не достигли той точки, когда машины способны нас превзойти.

— Речь идёт не о том, что произойдёт столетия через два, а о нашем веке.

— Задам вопрос. Может ли робот оценить запах прекрасной воды или прекрасной женщины?

— Сейчас нет. Но в будущем — возможно. Есть ведь такая вещь, как искусственная интуиция.

— И что нам делать тогда? Совершить коллективное самоубийство?

— Это я у вас хотела спросить.

— А я не знаю. Потому-то раньше и сказал: может быть, откроют другую планету, отправятся туда, встретят там что-то новое. Если те, кто были «анфан террибль» этого мира, не отправятся на Марс и не найдут там воду, то здесь они выжить не смогут.

Ведь на Земле очень много людей. Такой проблемы могло и не быть. Численность населения легко можно снизить, если позволить людям нормально есть и жить. Если дать им шанс нормально жить и питаться, то такого прироста населения, как сейчас, не будет.

— Как вы думаете, можем ли мы сейчас, стоя на пороге перемен, что-то отрегулировать? Например, сказать: «Всё, это предел в том, что касается вмешательства роботов в столь интимную сферу человеческой жизни, как искусство».

— У меня есть хорошая идея. Мы можем их поработить.

— Может, это они нас поработят?

— Очень маловероятно. Не исключено, что найдутся какие-нибудь сумасшедшие гении, которые в итоге этого добьются, но нам нужно избрать здесь один старый подход. Я говорю о временах колониальной мощи Португалии и о британской империи. Они торговали людьми. Нужно последовать этому историческому примеру — поработить самих роботов. 

И умные люди должны сделать так, чтобы не началась ядерная война. Необходимо понимать, что если роботы на нас нападут, то уже мы станем их рабами.  

— И мы от этого недалеко. Эта сфера никак не регулируется. 

— Ну, не знаю. Вспомним Обломова. Я считаю, что мы очень ленивые и наша лень может нас спасти...

— …и жадные — ведь на роботах можно зарабатывать.

— Да, ленивые и жадные. Роботы всегда будут лишь показателем нашего положения в жизни. Я не думаю, что людям хватит великодушия, чтобы позволить им заниматься чем-то большим, чем открывать двери.

— Ну великодушия, может, и не хватит, но зато хватит глупости. 

— Те, кто управляют миром, — не глупцы. Они знают, что делают. Это их профессия. 

— Как изменится политическая парадигма? Что произойдёт, когда машины будут повсюду? Что нас ждёт — технократия в буквальном смысле слова?  

— Мы придём к технократии, но, боюсь, за ней может последовать тоталитаризм.

— Ещё больший, чем тот, что есть сейчас в некоторых странах?

— Гораздо, гораздо больший. Мы отторгаем то хорошее, что в нас есть.То, что поддерживала в нас религия, — я называю это «Бог как культура».

Мы окажемся в ситуации, уже знакомой из истории: нами будет управлять новая форма колониальной власти. Более того, современные технологии уже управляют нами через социальные сети.

Существует неплохая метафора, ею можно охарактеризовать наше нынешнее положение дел. Когда волк пробирается в стадо овец, ему не обязательно убивать их всех. Достаточно укусить всего одну: появляется кровь — и он начинает тащить овцу за собой. А остальные овцы идут следом. И пока он будет её тащить, пока будет литься кровь, они продолжат идти за ним. До самого конца.  

— Мне бы хотелось, чтобы вы, как режиссёр и мыслитель, в двух-трёх предложениях описали для нас тот мир и тех героев, которые нам уготованы…  

— В будущем, вы имеете в виду?

— Да, в будущем. В том условном завтра, которое уже наступило и незаметно для нас превратилось во вчера. 

— Будущее уже началось. И здесь я повторю мысль, озвученную мной в первой части нашей беседы.

В результате мы потеряем друзей, потеряем ощущение связи с другими людьми в обществе, в котором живём.

— Будет ли в этом «фильме» герой, который — как обычно в голливудском кино — спасёт мир? Или же дело идёт к концу света? 

— В том-то и дело, что произойти это должно как раз таки в реальной жизни. 

Большие перемены в истории (которая впоследствии находит отражение в кинематографе) происходят, когда появляется новый мессия, новое действующее лицо. В общем, человек, которому удастся достаточно сильно мотивировать нас на то, чтобы изменить мир. Однако этот некто должен пойти ради нас на страдания.

— Есть ли у вас представление об этом мессии, который спасёт наш мир?

— Иисус Христос стал очень популярен в силу того, что был своего рода левым во времена, когда деления на левых и правых ещё не существовало. В конце XX века в журнале Time его назвали сиротой. 

Образ Христа использовался очень часто. И была поставлена цель отойти от этой культуры, укрепить позиции мультикультурализма. Если присмотреться к жизненному пути Иисуса Христа, то мы увидим, по сути, революционера, человека, изменившего мир, учившего состраданию к нищим. Аналогичные сюжеты лежат в основе хороших европейских фильмов. Такие режиссёры, как Кен Лоуч, создают замечательные картины о людях, которые страдают под гнётом корпоративного капитализма.

 

 

 

 

 

По материалам: https://russian.rt.com/nopolitics/article/631156-kusturica-rezhissyor-intervyu