Глава фонда помощи хосписам «Вера» Нюта Федермессер

Автор: Evgeniya. Отправленный Духовные скрепы

Вчера у Нюты Федермессер был длинный день. Хороший день, насыщенный. Такой, что даже телефон некогда было в руки взять. В одиннадцать вечера она открыла вотсап. И разрыдалась.
 
С самого утра Нюта вместе с Ингеборгой Дапкунайте выступали в Сколково перед большими людьми – вице-губернаторами и региональными министрами. Рассказывали о благотворительности, о своем фонде «Вера», о паллиативной помощи. Чиновники съехались в Москву повышать квалификацию, и в рамках повышения у них была неделя волонтерства. Нюта терпеливо объясняла мужчинам «с лицами будто на предвыборных плакатах "Вперед в будущее"», что те, кто работает волонтерами на футбольных матчах, совсем не подходят для работы волонтерами в хосписе. Как не подходят и те, кого поисковые организации вроде «Лиза Алерт» оторвут с руками и ногами. Говорила, что волонтером может быть любой, важно только понять, зачем и где. Размышляла перед чиновной аудиторией о том, стоит ли заявлять о добрых делах во всеуслышанье или творить благо молча, без популизма. На вопрос, кто из них считает, что их должность предполагает социальную ответственность, руки подняли все. Когда Нюта спросила, кто знает, что такое хоспис, рук осталось восемь. Кто был в хосписе? Двое.
После теоретической части была практическая. Президентские кадровые резервисты отправились кто в детский дом, кто в больницу. В хоспис пожелали ехать лишь несколько человек, что Нюту, впрочем, не расстроило: «Если это был их сознательный выбор, значит, они точно будут нам помогать и содействовать. И их можно погрузить в контекст лучше, чем если бы их было сорок».
 
Мужчины в костюмах закупили товары строго по выданному списку: «сласти, алкоголь, сигареты, женские косметички, оливки, маленькие расчесочки, огурчики маринованные, журналы со сканвордами, мужские носки больших размеров со слабой резинкой». Надо думать, уже тогда в головах государственных людей случился когнитивный диссонанс: куда их везут?
С МАМОЙ, 1999.
 
Сначала приехали в образцово-показательный, если этот эпитет уместен, Первый московский хоспис. Тот, что в 1992-м был открыт на улице Доватора по инициативе Нютиной мамы, онколога Веры Васильевны Миллионщиковой. Там вице-губернаторам и региональным министрам стало понятно, что хоспис – это не белые больничные стены, приборы, безжалостно отсчитывающие последние секунды жизни, и тотальный страх перед тем, что начнется, когда этот отсчет завершится. Оказалось, хоспис – это обычный дом с коврами, занавесками, картинами, буфетом, книгами. Место, где устраивают романтические ужины при свечах, пикники на траве, где играют в карты и даже женятся. Где совсем не больно и уже не так страшно. Куда можно зайти двадцать четыре часа в сутки. Первое, что Федермессер сделала, возглавив в 2016-м Центр паллиативной помощи в Марьиной Роще, – это помогла охраннику разучиться подпирать на ночь дверь доской. Нюта его этой доской чуть не огрела.
 
С улицы Доватора представители власти отправились как раз в Центр паллиативной помощи – серое советское здание, семь этажей, коридорная система. Прикрепили к груди бейджи с именами. Никаких регалий, просто и понятно: «Дмитрий, волонтер». Покатили по коридорам «тележки радости» с купленным по спискам. Тем, кто не понял на лекции в Сколково, сразу стало ясно, что такое «доступная среда»: попробуй катить тележку, если всюду порожки и лестницы. «А сигареты для кого?» – интересовались костюмы. «Для пациентов». – «А коньяк?» – «Так тоже для них». – «А у вас что – можно?» Очень быстро высокие чины стали садиться на корточки, чтобы быть вровень с больными, а еще лучше ниже – это не правило в хосписе такое, это происходит инстинктивно. В какой-то момент процессию окликнула пациентка: «Мужики, поправьте одеяло». Костюмы вернулись, поправили. Один прослезился: «Меня три года никто мужиком не называл. Как вы вообще добиваетесь, чтобы здесь не было подхалимажа?!» Другой ему ответил: «А здесь не надо».
С МУЖЕМ, 2018.
 
Еще один впечатлительный вице-губернатор потом рассказывал Нюте о мужчине, которого увидел в палате: «Не старый совсем. Уже не встает. Мне сказали, ему два-три дня осталось. Я предложил все, что было в тележке. Он от всего отказался. Лежал лицом к стенке, меня не замечал. И я говорю ему: "Ну чего, давай выпьем тогда?" Он откликнулся: "Давай". Всего три слова смог сказать: "коньяку", "воды", "селедку". Но такое счастье в его глазах было – будто не больничный потолок над ним, а небо». Слуг народа сильно удивило, что врач, проводя обход, никуда не спешит. Дает пациенту ягодку и терпеливо ждет, чтобы убедиться: человек ягодку прожевал, не поперхнулся. «Удивительно, ваш персонал не хочет доминировать», – говорили чиновники. «Мне эта формулировка – "не хочет доминировать" – в голову даже не пришла бы, – рассказывает Нюта. – А им пришла. Однажды в Питере, на Экономическом форуме, я смотрела на тысячи этих спин. Одинаковые темно-синие пиджаки, идеально посаженные. Аккуратные волосы, ухоженные ногти – я на эти вещи всегда обращаю внимание. И ноль либидо. Ноль мужской энергетики. Такой обратный эффект: они хотят власти, потому что власть – это сексуально, а получается, что тестостерон, наоборот, падает. Оживают они, когда говоришь с ними о смерти, а не о жизни. Потому что как бы много власти они ни имели, сколько бы ни ездили в Куршевель, все боятся смерти. Даже если есть деньги лечиться в Швейцарии, умирать хочется дома, там, где корни. Когда с этими людьми говоришь о смерти, в них просыпается что-то человеческое. Да, это очень тугая аудитория. Но эта аудитория больше других хочет быть хорошей. Их ведь все ненавидят. Причем и они друг друга тоже. Это люди, которые живут жизнью, далекой от нашей, и в ней много говна и смрада. Когда меня спрашивают: "Вы правда верите в то, что все люди хорошие?" – я отвечаю: "Я верю в то, что все хотят быть хорошими". Вы знаете хотя бы одного человека, который мечтал бы оставить после себя гору трупов? Все рождаются одинаковыми, с розовыми пятками и попами. Нас все любят и целуют во все места, когда мы маленькие. Мы идем по улице за руку с мамой, и все нам улыбаются. Эта энергетика со временем теряется. Но до конца ведь ее не убьешь, людям надо дать возможность снова излучать любовь. Они хотят, но не знают, как это сделать».
 
Чиновник плакал: «Меня три года никто мужиком не называл».
 
И вот в одиннадцать вечера Нюта, отдав все силы тому, чтобы кадровый резерв президента Путина снова стал излучать любовь, выдохнула. Заперлась в кабинете и попросила у верного помощника Димы телефон, «на пять минут, расслабиться». Дима робко сказал: «Не надо телефон». Весь день, пока Нюта водила по хоспису сановных волонтеров, ее поливали в соцсетях грязью – информагентства сообщили, что Анна Константиновна Федермессер вступила в Общероссийский народный фронт. Писали всякое – от доброжелательного с виду «нет, ты не понимаешь, тебя используют: улучшат свою репутацию твоим именем, прожуют и выкинут» до хрестоматийного, в лучших традициях фейсбука «продажного ничтожества». «Я взяла у Димы телефон. Все это увидела. И разрыдалась. Как если бы ты шел и вдруг от какого-то неожиданного звука испугался, до слез. Я не могла успокоиться. Вдруг почувствовала себя маленькой девочкой, которой нужно, чтобы папа высморкал ей нос своим платком и обнял».
 
За день до этого Нюта собрала коллег по фонду «Вера» и предупредила: такая вот новость, меня пригласили в ОНФ, будут гадкие комментарии. Реакция последовала примерно следующая: «Анна Константиновна, а ОНФ – это что?» «Этим людям некогда читать фейсбук, понимаете? Они работают. Для них ОНФ и НТВ – аббревиатуры одного толка. В соцсетях пишут те, кому нечего делать, кому просто приятно баламутить общественность. Они сами эту повестку создают. Если у тебя другая повестка, если ты занят тем, что добываешь какому-нибудь Ивану Ивановичу в Ярославле обезболивающее, у тебя нет времени не то что писать такое – даже читать. Просто надо делать свое дело на своем месте. И этому не может помешать никакое говнометание».
 
В ее жизни есть много других тем, над которыми имеет смысл рефлексировать. Все ли она сделала для родителей? Надо ли заниматься налаживанием обезболивания в Питере, если столько всего еще нужно успеть в Москве? «А здесь нечего оправдывать, – объясняет Нюта. – Я приняла приглашение, потому что это поможет моему делу. И мне при этом не придется в корне менять род деятельности, как было бы, если бы я приняла предложение избираться в Мосгордуму. Если бы мне сегодня сказали: "Можешь стать кем хочешь – президентом, премьером, министром", я бы сказала "нет". Я бы хотела, чтобы на этих местах работали люди, настолько разделяющие мою позицию, чтобы я могла работать в хосписе обыкновенным завхозом. Но это утопия».
 «ДОМ МИЛОСЕРДИЯ КУЗНЕЦА ЛОБОВА» В ПОРЕЧЬЕ.
 
Пока Нюта плакала, ей в вотсап писали новообращенные чиновники-волонтеры, которым не терпелось сообщить, что они уже отдали распоряжения, уже думают, как помочь. Не было бы ничего удивительного, если бы по законам волшебных сказок волонтеры Дмитрий и Михаил наутро снова превратились бы в идеально сидящие костюмы в окружении охранников и мигалок. Но Нюта так просто никого не отпускает. У нее такая работа – задержать эмоцию. Послать фотографии, напомнить. Сделать так, чтобы человек, который побывал у нее в хосписе, вернувшись в свой город, съездил в хоспис там. Привез мандарины, купил медицинскую кровать на колесах. «Сегодня они приедут в хоспис, а завтра не вычеркнут строчку из бюджета. Послезавтра расскажут об этом коллегам. А потом начнут улучшать», – объясняет мне Нюта.
 
Проплакав до двух часов ночи, в семь утра субботы Нюта уже ехала по Ярославке. С недавних пор в ведение фонда «Вера» поступил дом милосердия в поселке Поречье-Рыбное. Двести тридцать километров от столицы, одиннадцать – от Ростова Великого, четыре – от федеральной трассы «Холмогоры». По пути Нюта с водителем заехали в «Азбуку вкуса» – купить ягоды, буженину, сыр и вообще все то, что ее подопечные «сами себе не купят». Потом она немного поспала, привычно закутавшись в плед: «Я ведь живу в машине». И вот уже мы совершаем утренний обход.
 
«ДОМ МИЛОСЕРДИЯ КУЗНЕЦА ЛОБОВА» В ПОРЕЧЬЕ.
 
Клавдии Константиновне девяносто два года, она новенькая, в Поречье всего несколько дней. Работала в швейном цеху, который поставлял в Заполярье куртки «Пурга». Последние двадцать лет очень плохо слышит. Нюта садится перед Клавдией Константиновной на корточки, гладит, целует и ласково, но твердо говорит в ухо: «Будем пробовать слуховой аппарат, последнего поколения». Клавдия Константиновна качает головой и в ответ кричит, что сколько этих аппаратов на своем веку повидала, уже умирать пора, неужели кто-то правда думает, что ей можно помочь? На что Нюта кричит еще громче: «Вы меня просто не знаете».
 
Кто знает Нюту, скажет, что она мотор, аккумулятор и розетка для подзарядки в одном лице. Ей до всего есть дело. Как себя чувствуют пациенты (в стационаре их шестнадцать и еще восемь – дома)? Почему ковер по-прежнему метут веником и где новый пылесос, который привезли в Поречье неделю назад? Когда последний раз стирали матрасы? Как дела с английским языком у детей главврача Анастасии Юрьевны? Анастасия Юрьевна, к слову, вылитая балерина Ульяна Лопаткина.
 
«Самое важное – чтобы было, за чью руку держаться в конце. И к деньгам это не имеет отношения».
На первом этаже дома милосердия – красивейшей купеческой усадьбы с лепниной, изразцовой печью, анфиладами комнат – идет ремонт. Заведение, в котором долгие годы стояла гробовая тишина, с появлением Нюты вдруг зажило. Выяснилось, что больных категорически нельзя кормить там же, где они спят, – надо оборудовать столовую. Что мыть их нужно в удобной ванне. Что если пациент лежит, его можно и нужно посадить. Если сидит, обязательно нужно поставить на ноги. Что можно играть в лото, вышивать, закатывать помидоры в банки. И что сиделки и медсестры в двух сотнях километрах от Москвы удивительно чуткие, исполнительные и дисциплинированные. Они просто не знали, как надо делать. Но если им один раз объяснить, они будут делать правильно, можно даже не проверять.
С ПАПОЙ В МОСКВЕ, 1992.
 
В начале семидесятых папу Нюты Константина Матвеевича Федермессера, основоположника советской акушерской анестезиологии, и его друга Бориса Андреевича Золотухина, юриста, в будущем одного из авторов Конституции России, отовсюду выгнали за диссидентство. Первого – из Института акушерства и гинекологии, второго – из Московской городской коллегии адвокатов. Работать в столице стало невозможно. Константин Матвеевич и Борис Андреевич стали искать поблизости, в Ярославской области, жилье. Федермессер купил дом в деревне Никитино-Троицкое, в двадцати пяти километрах от Поречья. Он принадлежал семье Рябининых, стоил шестьсот рублей. Бабушка Нина Николаевна, которая сейчас греется у изразцов в доме милосердия, – из тех самых Рябининых.
 
В детстве Нюта ездила в Никитино каждое лето. В студенчестве чуть выпала из неспешной сельской жизни: стало неинтересно. А потом появились дети, и Нюта стала снова ездить сюда, уже с мужем Ильей Городецким, лучшим русскоязычным покерным комментатором. Умирая, Нютина мама Вера Васильевна завещала развеять в Никитине часть своего праха, и папа предложил: «Давай прямо тут, на участке, где альпийская горка. Потому что ты волей-неволей не дашь ей зарасти, будешь ухаживать за этими камнями». С возрастом Нюта поняла: она просто не может больше без этого места. «Есть модное выражение "место силы", для меня место силы – здесь, я это ощущаю физически, – говорит Федермессер. – Когда тепло, мне нужно обязательно встать босыми ногами на землю. Здесь небо ближе и родители ближе. Я с ними будто разговариваю. Как в мультике – общаюсь через нарисованную трубу. Сюда приезжаешь на день – и неделю потом работаешь. Мужу который год говорю: "Можно в отпуск никуда не ездить? Провести две недели в Никитино?" Последняя летняя фотография Нютиного папы сделана в Поречье, у главной местной достопримечательности – девяносточетырехметровой колокольни, самой высокой в России после Ивана Великого в Кремле. Константина Матвеевича не стало три года назад, Нютиного дома милосердия он не увидел.
В Поречье Нюта с сестрой и родителями приезжала покупать лук, завязанный косами: «Лук нужно покупать только здесь. Даже когда мы в детстве ходили на Черемушкинский рынок, мама всегда спрашивала лук и огурцы из Поречья». Веками это было богатое село – еще Петр I посылал местных жителей в Голландию учиться сельскому хозяйству. Нюта понятия не имела, что здесь есть дом милосердия. Но однажды ей позвонили и попросили помочь найти обезболивающее для умирающего в Поречье старика. Тамошний врач ничего не могла сделать – не было лицензии. Так все началось.
 
Добротный каменный дом еще в XIX веке построил купец Устимов. Позже его семья передала усадьбу в дар селу Поречье для организации больницы для бедных. В 1926 году дом реквизировали, но он остался больницей, потом стал домом сестринского ухода, затем домом милосердия. Здесь лежали очень разные люди – и «совсем хосписные», объясняет Нюта, и просто очень старые, нуждающиеся в уходе. «И я подумала вот что. Есть мамин хоспис на "Спортивной". Его нужно сохранить. Там все ее, даже стол, к которому до сих пор никто не притрагивается. Но при этом хоспис этот городской. А я – наемный работник, там все не твое. Если начал ощущать это своим, потом хрен уйдешь, начнешь держаться зубами. А ведь на старом месте глаз замыливается. Надо спокойно отнестись к ситуации, когда попросят уйти. Я все время говорю себе: "Это не мое. Это мамино. И вообще – городское". А где же тогда мое? И я решила, что мое – хоспис в Поречье».
С ПРЕЗИДЕНТОМ ПУТИНЫМ, 2018

Нюта подняла на ноги местную администрацию, взялась за дело, как она умеет, не размениваясь на бюрократические формальности. В какой-то момент власти Ростова Великого испугались: у больницы нет лицензии на оказание паллиативной помощи, всех накажут. Больных в срочном порядке эвакуировали в Ростов. Нюте тогда было стыдно, что она сюда полезла как танк, сорвала людей с места, подвела. Тогда и возникла идея партнерства государства и фонда «Вера». На момент сдачи этого номера в печать партнерство укрепилось настолько, что с Нютой в Ярославле встретился Владимир Путин. «Глава государства впервые столь серьезно и пристально занимается проблемой паллиативной помощи», – сообщал репортаж в программе «Время». Накануне встречи Нюта сняла для президента видеоэкскурсию по дому милосердия в Поречье. А на встрече попросила поспособствовать декриминализации ответственности врачей в том, что касается обезболивания. Путин записал обращение к сотрудникам и пациентам хосписа. Передал елку, новогодние подарки и даже направил в Поречье первого заместителя руководителя своей администрации Сергея Кириенко с вице-премьером по вопросам социальной политики Татьяной Голиковой брать опыт на вооружение. «Нюта Федермессер лучшая! Теперь можно и отдохнуть», – написал кто-то в фейсбуке.

Тогда, в 2018-м, пациенты, эвакуированные от Нюты в ростовскую больницу, вернулись домой, в Поречье, сильно сдавшими. Один из них – кузнец Лобов – умирал. «Я плакала. Извинялась. Помню, его привезли сюда, он немного полежал на траве, на одеяле, посмотрел на солнце. Я говорю ему: "Я обещала вас сюда вернуть. Вот – вернулись. Давайте назовем это «Дом милосердия кузнеца Лобова»?" Он отвечает: "Пойдет"». Когда название регистрировали в Минюсте, юрист сказал: «Это что такое? Надо брать разрешение у членов семьи». На что Нюта, не моргнув глазом, ответила: «Это мифический персонаж, какая семья?» Юрист пожал плечами: «И вообще слово кузнец не ассоциируется с милосердием». «Значит, будет ассоциироваться», – отрезала Нюта.

С МУЖЕМ, СЫНОВЬЯМИ МИШЕЙ И ЛЕВОЙ И НЯНЕЙ ЗИНОЙ, 2018.

У нее грандиозные планы на Поречье. Капитально ремонтировать усадьбу не будут – это убьет суть, основу. «Сколько простоит, столько и простоит», – говорит Нюта. Зато рядом можно построить новое здание. Маститый столичный архитектор Олег Шапиро уже сделал проект, но на строительство нужно много денег, потому что нет коммуникаций. А потом надо возрождать село. Не вокруг хосписа, вокруг храма, потому что свернули с шоссе, четыре минуты – и вы на месте. Почти Золотое кольцо. Что если поговорить с Минкультом и привлекать сюда экскурсии, рассуждает Нюта. Тогда появится один ресторанчик, другой, гостиница. Может, на базарной площади будет продаваться что-то кроме китайских кроссовок, и пореченцы перестанут торговать луком косами на трассе, как цыгане, а встанут за прилавки с соленьями-вареньями в своем же селе.
 
А еще рядом есть Ярославский фармацевтический кластер. Почему бы не попросить фармзаводы помочь купить два автобуса, на которых будет написано название компании и фраза: «В поддержку хосписа в Поречье». Автобусы будут собирать по окрестным деревням медсестер на учебу и развозить обратно. В Поречье побывала Клаудия Консон, супервайзер по качеству сестринской помощи Министерства здравоохранения Израиля. Приехала учить медсестер, влюбилась в эти места. Сказала: «Найдите мне дом, и у вас будут самые обученные сестры в мире». Дом нашли, Консон теперь его покупает. А еще из Москвы можно привозить детей на волонтерские проекты – например, работать над восстановлением колокольни и храма. А местные школьники, приходя работать в дом милосердия волонтерами, могли бы смотреть там кино – надо попросить кинотеатр «Пионер». Ведь пореченские школьники за все время учебы выезжают в кино всего два-три раза – в Ярославль. «В общем, у меня случился приступ толстовщины, нарисовалось социальное село Поречье», – смеется Нюта.
 
«Они хотят власти, потому что власть – это сексуально. А тестостерон, наоборот, падает».
Ее старший сын Лева (он сейчас учится в одиннадцатом классе пятьдесят седьмой школы) однажды в сердцах сказал, что ненавидит мамину работу. Потому что бывает женщина-мать, бывает женщина-жена, а бывает женщина-работа. И его мама – женщина-работа, ее никогда нет дома. Осторожно интересуюсь у Нюты, правда ли сын ненавидит то, что она делает? «Нет, конечно, – улыбается Нюта. – Это он подает сигнал, что ему нужна мама. Лева уже два лета проводит в фонде, работает в детской региональной программе. В первый год через неделю он уже разбирался в оборудовании, отличал один аспиратор от другого, знал, при каком диагнозе что применяется. Я спрашиваю: "Как это ты?" А он мне: "Я сижу, договоры разбираю, а девчонки вокруг меня говорят по телефону. Я запоминаю". В этом году мне сообщили, что он обзванивал семьи, в которых умерли дети, и звал их на традиционный День памяти. Я обалдела: "Да вы что? Как мальчишка может звонить семьям?" А мне: "Вы даже не представляете, насколько деликатно он это делал". Мне очень повезло с няней. Няня Зина. Я всегда говорю, что это мама нашла мне ее оттуда, с небес. И конечно, заботливый и теплый Илья. Для него это невероятная ломка, потому что он детям и мама, и папа. Он в родительском чате, он на собраниях, он организует день рождения нашего младшего сына Миши. И он же добытчик. Только недавно я перестала просить у него деньги на все подряд. У меня сейчас очень достойная зарплата».
 
Нютин муж Илья Городецкий в свободное от родительских собраний в пятьдесят седьмой школе время комментирует все крупнейшие покерные события на российском ТВ. Он был профессиональным игроком, участвовал в Мировой серии покера и Европейском покерном туре. Нюта и Илья познакомились в 1999-м – вместе работали на шахматном сайте Гарри Каспарова. Он, кандидат в мастера спорта по шахматам, писал и редактировал тексты. Она, выпускница Института имени Мориса Тореза, театральный переводчик-синхронист, в шахматах ничего не понимала, но руководила переводческим отделом.
 
Их Миша родился очень тяжело. Сильно болел, до трех с половиной лет не говорил. По еврейской традиции ему даже меняли имя. «Такая мистическая вещь – болела мама и болел Миша, – рассказывает Нюта. – И мама однажды сказала мне: "Я устала". А я говорю: "Мам, ну прекрати кокетничать. Ну что такое – устала, устала". Это сейчас я понимаю, что она правда не могла уже жить. Хотите – верьте, хотите – нет, мама заключила сделку и поменялась с Мишей местами. Он болел бесконечно: реанимации, плевриты. И вот я лежу с Мишей в очередной больнице, и мама пишет: "Я ложусь в больницу, ты не нервничай". По сути она оттуда больше не вышла. Мама ушла, а Миша больше ни разу не был в больнице».
 
Нюта рассказывает, что ее Миша – удивительный мальчик. С сильной лидерской харизмой. Его слушаются взрослые люди на улице. Его нельзя обнять, если он этого не хочет. И нельзя не обнять, если ему вдруг надо. И как его обожает папа, и как нежно говорит: «Тебя нет, а Миша рядом. Миша – это ты». «Но вот в чем дети не похожи ни на меня, ни на Илью, так это в том, что они оба ленивые. Ну вот откуда это? Мама в детстве употребляла в отношении меня два эпитета: "лень перекатная" и "грязнуля". Видимо, произошла компенсация. Я трудоголик, и я маниакально помешана на чистоте. Мой любимый запах – запах хлорки».
 
«Сегодня они приедут в хоспис, а завтра не вычеркнут строчку из бюджета».
В Поречье не пахнет хлоркой. Как не пахнет старостью. Нюта считает, что запаха старости не существует, есть лишь запах лени. Стариков просто нужно хорошо помыть, и они будут пахнуть как младенцы. На койках в хосписе все одинаковые – и бомж, и профессор, если они ухожены и помыты. Музыка их, возможно, порадует разная, а так – это как за большим ребенком ухаживать. «Понимаете, то, как вы родились, помнит только ваша мама и больше никто, – говорит Нюта. – А то, как человек уходит из жизни, формирует сознание окружающих. Вот эту тележку, слово "мужики" и небо вместо потолка будут помнить несколько вице-губернаторов, персонал, близкие. Можно уходить в боли, и это тогда станет нормой для окружающих. А можно уходить с достоинством. Я раньше переживала, что когда мы говорим о хосписе не как о смерти, а как о жизни, то это верно только для Первого московского хосписа. Ведь когда люди приходят в другой хоспис, они видят ад. А сейчас не переживаю. Пускай мы будем транслировать миф о том, что хоспис – это про жизнь, что он не должен быть гетто или лепрозорием. Это место, где время останавливается и появляется право делать то, на что раньше не хватало смелости. А еще здесь все равны. Все нажитое не имеет значения. После человека останется лишь кровать и тумбочка. Самое важное и дорогое – чтобы было, за чью руку держаться в конце. Счастлив тот, у которого эта рука есть, и к деньгам, прижизненному успеху это не имеет отношения. На этой кровати никто не жалеет, что не выполнил производственный план или не провел совещание. Жалеют, что с женой плохо расстался, а следы ее утратил, что с детьми не общается. Никто не использует это время, чтобы отомстить и дозлиться. Никто не берет телефон, не звонит и не говорит: "Умираю, но не прощаю". Люди звонят сказать: "Прости и люблю". Потому что в конце жизни общение состоит из любви. Мы лишь ее проводники».
 
 
 
 
 
 
 
 
 
По материалам: https://zen.yandex.ru/media/tatler/glava-fonda-pomosci-hospisam-vera-niuta-federmesser-bolshoe-interviu-5c77f9bae2d9a800afe384e0