Печать

Дмитрий СЕДОВ Видимый и невидимый Звенигород

Отчего мы скорбим, когда теряем наших ближних? Ведь нам абсолютно известно, что жизнь каждого человека должна увенчаться смертью. И, по правде говоря, смерть — это главная цель нашей жизни, а правильная к ней подготовка — одна из главных ее задач, будь то для человека верующего, убежденного в жизни за гробом, будь то для атеиста, утвержденного в мысли о существовании лишь естественного мира.

Отчего нас печалит гибель привычных для взора вещей видимого мира — документов, предметов, зданий, животных, растений, рек и т.д.? Ведь мы знаем, что ничто в нашем мире не убежит разрушения, а понятие вечности — самое нереализуемое в настоящем бытии. Куда бы мы ни поставили штамп «хранить вечно», вечно это храниться не будет — все разобьется, все сгниет, все истлеет, все разрушится. Весь наш видимый мир, одетый в кажущуюся реальность, есть призрак. Сегодня он есть, завтра его уже нет. Сегодня он зрачен — завтра растаял, испарился и рассыпался.

Так зачем хранить? Зачем беречь? Зачем спасать то, что явилось только для того, чтобы исчезнуть? Зачем погружать себя в тоску от того, что основной закон природы — закон тления и распада?

Казалось бы, итогом всех этих наблюдений должны стать действия по ускорению естественного стремления всякого творения к разложению: следует разрушить все, что создано до нас, стереть всякое напоминание о прошлом, умертвить других и себя.

Именно так считают некоторые наши сограждане. Они, поколение за поколением, планомерно пытаются осуществить идею «разрушения старого мира». Строят новый и снова его разрушают.

И, действительно, закон распада совершенно отнимает всякий смысл у нашего миропорядка, если бы параллельно с ним не существовал другой закон — закон сохранения.

В нем любое создание уже самостоятельно реализует себя: в напряженном движении вопреки течению к разложению оно обретает глубокий, сокрытый с первого взгляда смысл своего появления в настоящем мире. На этих двух полярных законах зиждется основа бытия, и с помощью них жизнь приобретает движение. Нет ничего, что не закодировано на смерть, но также нет ничего, что нельзя было бы в разной временной степени сохранить и продлить, сопротивляясь процессам гибели.

Часто в погоне за сверкающими поддельным блеском новациями, за быстро устаревающей модой, за выгодой и прибылью мы без сожаления расстаемся с наследием старины. Затем, осознав свершившееся, либо «потерявши, плачем», либо беремся дорисовывать утраченные детали по своему скудному разумению. Так зачастую рождаются бесчисленные штампы и клише, которые не имеют под собой никакого прочного основания. Их объем постепенно растет, и становится трудно отделить исходный источник знания от неимоверного числа наслоений различных мнений и взглядов, которыми он оброс.

Все эти размышления хорошо иллюстрируются на примере подмосковного Звенигорода — типичного русского города, переживающего сейчас один из самых ответственных моментов своей истории.

В начале 1990-х годов появилась статья В.М.Возлинской, которая ценна прежде всего тем, что выявила основную черту уникальности этого города на конец ХХ столетия. «Современный Звенигород, — пишет исследовательница, — содержит материальное воплощение всех этапов его истории: регулярные кварталы и средневековые посады с их улицей и застройкой, кремль, монастырь и ту неповторимую природную среду, которая их объединяет и наполняет, — реку, ее пойму, овраги с ручьями, холмы, деревья…

и дали с перелесками у горизонта…

и небо, кажущееся от такого простора огромным… И все это вместе является ценнейшим памятником русского градостроительства…»1

И правда, даже сейчас, прогуливаясь по городу, пока еще можно повстречаться с различными вехами его истории — каждая из них оставила свой видимый след в его облике.

Для того чтобы начать знакомство с любым городом, следует найти смотровую площадку, откуда тот предстанет во всей своей красе. Чтобы познакомиться со Звенигородом, надо, конечно, прийти на валы его городища.

В начале 1870-х годов на них поднялся знаменитый историограф архимандрит Леонид Кавелин, после чего оставил восторженное описание панорамы города: «Не входя еще в собор, я остановился на вершине вала, чтобы полюбоваться видом, открывающимся отсюда в 90 саженей высоты. Внизу катила свои волны еще довольно многоводная по этому времени года (в июле) Москва-река; прямо против соборной горы, за рекою — бывшая Стрелецкая слобода со своими огородами и садиками и с храмом во имя святителя Николая2. К востоку от собора по тому же (левому) берегу реки живописно раскинулся город, расположенный на неровных и гористых местах, будучи окружен со всех сторон небольшими горами, оврагами и буераками, и сливаясь на повороте реки с деревнею Игнатьевой. Зеленым ковром стелется за рекой обширный поемный луг, обрамленный по краю горизонта возвышенностью, которая покрыта лесом, еще довольно густым, особенно на юго-восточной окраине, где выглядывает из него господская усадьба — село Першино, Введенское тож, с церковию Введения во Храм Богоматери…»3

Если обратить отсюда взгляд на запад — откроется вид на Сторожевскую обитель, на Саввинскую Подмонастырскую слободу, за ней вдали можно увидеть маковки церкви в селе Луцыно, строения деревни Шихово. Панорама города, открывающаяся со стен его кремля, поражает не столько обилием громоздящихся друг на друге шедевров архитектуры, сколько эпическим простором долины реки Москвы, объединяющей в одно целое землю и громадное, отражающееся в реке своим блеском, небо.

Отсюда, с валов городища можно хорошо проследить и историческую панораму города. Давайте и мы взберемся на кремлевские валы и попытаемся разглядеть оставшиеся видимые свидетельства прошедших мимо них эпох.

Но начнем присматриваться издалека. Где-то у горизонта едва различим сквозь дымку начальный период истории города.

Звенигород возник как город на территории своего кремля, который сейчас чаще называют Городком (такое имя относительно звенигородского детинца употребляется с конца XIX века). Благодаря археологическим изысканиям ХХ века сейчас уже нет никаких сомнений, что город появился здесь в XII столетии. Письменные документы этого периода не содержат о нем никаких упоминаний. 1152 год как точная дата его рождения, встречающаяся в некоторых публикациях, основана на невнимательном прочтении «Истории Российской» В.Н.Татищева и никем из ученых не принимается всерьез4. Поэтому археология является единственным проводником по этой сумрачной эпохе, не оставившей о себе в Звенигороде видимого напоминания. Ранний слой культурных напластований городской крепости содержит керамику, характерную для середины XII века и имеющую особый княжеский знак Рюриковичей, находки стеклянных браслетов, замки домонгольского типа и другие предметы.

К XII же веку археологи относят и постройку первых оборонительных сооружений5. По мнению Н.Н.Воронина и И.А.Ильина, стены крепости строили те же мастера, что и пояс укреплений XII века во Владимире. При этом город был «сторожем Владимиро-Суздальской земли еще тогда, когда Москва была простой княжеской усадьбой»6. Б.А.Рыбаков, проводивший в Звенигороде раскопки в военные 1943–1945 годы, полагал иначе: Звенигород в то время был крайней северо-восточной точкой Черниговского княжества и пограничным пунктом с владениями владимирских князей7. К этому мнению с новыми аргументами присоединился К.А.Аверьянов, который считает первым князем с прозвищем Звенигородского Андреяна Мстиславовича8. Все историки сходятся в том, что в XII веке город был незначительным населенным пунктом9. Размеры его посадов, расположенных вблизи крепости, невелики. Скорее всего, Звенигород в этот период был княжеским центром, осуществлявшим контроль за определенной территорией. Этим можно объяснить и «молчание» о нем в дошедших до нас летописях и других документах.

Носил ли тогда этот княжеский центр имя «Звенигород», мы точно сказать не можем, хотя многие исследователи свои размышления о звуковом наименовании города делают иллюстрацией именно к этому временному периоду. Столь красивое имя города некоторые производят от звона пограничного сторожевого колокола, «приводившего своим звоном к вооружению местную рать». Такой колокол мог висеть на специальной башне на горе Сторуже. Неспроста ведь она получила такое наименование10! Действительно, с высоты выстроенных здесь впоследствии архитектурных сооружений Сторожевской обители открывается хороший просмотр как на запад, так и на восток. С монастырской колокольни в ясную погоду сейчас видны даже московские небоскребы. Однако мы уже вряд ли узнаем, существовала ли в реальности подобная дозорная башня с колоколом. Другое, более распространенное объяснение названия города связано с возможностью принесения родных и дорогих для звука названий переселенцами с юга Руси, где было не менее четырех селений с таким же именем11. Есть и другие версии, пытающиеся объяснить происхождение звенящего имени, но они в меньшей степени убедительны.

Несколько четче очерчен силуэт следующего периода истории города. Он знаменателен появлением первых письменных сведений о Звенигороде. Хронологические рамки этого времени можно определить первыми упоминаниями названия города в духовных грамотах представителей московского великокняжеского дома: двух — князя Ивана Калиты (1330-е годы), одной — Ивана Красного (1359 год) и двух — Дмитрия Донского (1372 года, в которой упоминание Звенигорода было утрачено, и 1389 года)12.

Первое, на что обращают внимание ученые при рассмотрении этих важных источников, — то, что Звенигород в них предстает как центр удельного княжества, упоминаемый вслед за Москвой. Каждым из великих князей он завещается второму по старшинству сыну. Это позволяет полагать, что тогда «Звенигород уже был значительным, вполне сложившимся городом»13. Данные выводы подтверждают и археологические раскопки, свидетельствующие о значительном увеличении городских посадов, площадь которых превышает теперь площадь самого кремля14. Еще одним показателем экономического положения Звенигорода в этот период являются сведения о размере ордынской дани, собираемой с подмосковных городов. Согласно последней грамоте Дмитрия Донского, сумма сбора со Звенигородских земель — вторая по величине после Коломны.

Другое отрадное для современных звенигородцев наблюдение отмечено В.А.Кучкиным. Все упоминаемые в грамотах дети великого князя, по воле исторического случая, становятся впоследствии великими московскими князьями, и, стало быть, «начиная с великого князя Ивана Ивановича Красного и вплоть до царя Федора Ивановича, московской правящей династией была младшая, боковая ветвь звенигородских князей, к которой принадлежали и Иван Красный, и Дмитрий Донской, и все три Василия, и два Ивана…»15

К этому же периоду духовных грамот относится и первое упоминание Звенигорода в летописном своде. Правда, связано оно с печальным событием. 1382 годом датируется разорение и сожжение Москвы ханом Тохтамышем. Вместе с этим сообщается, что ханские полки также «ходишя къ Звенигороду…» Вероятно, стены Звенигорода не были сожжены, поскольку при археологическом изучении ранних укреплений Звенигородского кремля «следов пожара в слое древесного тлена практически не выявлено»16. Однако раскопки 2008 года обнаружили, что после разорения территория кремля использовалась под пашню17.

Вместе с последним завещанием в духовной грамоте князя Дмитрия Донского 1389 года начинается следующий, третий период древнейшей истории Звенигорода, который во всех публикациях предстает как эпоха наивысшего расцвета города. Этот период связан с правлением в Звенигородском уделе второго сына Дмитрия Донского — князя Юрия. Именно ему все исследователи приписывают и сооружение новых оборонительных укреплений Звенигородского кремля, и возведение древнейшего из цельно сохранившихся памятников московского зодчества — звенигородского Успенского собора.

Но прежде чем обратиться к этим первым видимым свидетелям прошлого нашего города, следует оговориться: пока в нашем распоряжении нет никаких документальных подтверждений тому, что именно этот князь построил знаменитый собор и восстановил крепость. Наука достигла этого вывода логическим путем, историки XIX века молчаливо согласились считать Юрия великим созидателем Звенигорода, а ученые ХХ века восприняли их идею, не добавив, к сожалению, никаких новых доказательств к логическим схемам своих предшественников.

Образ князя Юрия Звенигородского, нарисованный в летописях, завораживает своей объемностью: сын великого Дмитрия и сам — удачный полководец и стратег, крестник великого Сергия и сам — основатель и ктитор обители в своем удельном городе, пригласивший для ее устройства в Звенигород ученика духовного собирателя Руси — Савву, Юрий «принадлежал к числу выдающихся политических деятелей первой трети XV в.»18Кому, как не ему, получившему Звенигород в пятнадцатилетнем возрасте и управлявшему им не один десяток лет, быть устроителем новых мощных стен города и заказчиком главного собора удела? Не было в истории Звенигорода другой такой яркой личности! Посему и не пытался никто искать среди представителей московского княжеского дома других лиц, имевших возможность осуществить эти деяния. Причем претенденты если и рассматривались, то только после правления Юрия, но никак не до него. Однако заключительная фраза автора «Повести о нашествии Тохтамыша», которая, как мы уже знаем, несколько ранее сообщала о том, что часть ханских полков «ходишя къ Звенигороду», говорит также о повелении князя Димитрия Донского «христианам ставити дворы и съзидати грады», разрушенные неприятелем19. Думаю, к версии о вероятности возобновления Звенигорода именно князем Дмитрием специалистам еще придется вернуться, ведь период владения им Звенигородским уделом достаточно протяженный — с 1364 по 1389 год.

Примеры подобных несогласованностей в рамках, казалось бы, устоявшейся исторической схемы не единичны. Так, науке известны монеты князя Юрия, и считается, что их чеканка велась в Звенигороде. Но пока археологи, проводившие здесь раскопки, не выявили не только место этой чеканки, но даже не нашли здесь ни одной его монеты.

Строительство звенигородских храмов не упоминается в летописях. И в некоторых публикациях по этому поводу отражено мнение о том, что это будто бы связано с тенденциозностью московских летописцев либо является следствием позднего редактирования хроник с изъятием известий об «одиозном» бунтаре, который после смерти своего старшего брата вступил в борьбу со своим малолетним племянником за великокняжеский престол и тем самым положил начало многолетней феодальной войне: «Все так или иначе связанное с деятельностью звенигородского князя, видимо, специально изымалось из летописей»20.

Но отчего тогда в самый разгар «нелюбви» Москвы к Юрию его останки не выносятся из усыпальницы князей московских? Отчего не был изъят самый яркий аполог «ненавистному» князю из отредактированного в 1440-х годах Пахомием Сербом Епифаниева жития преподобного Сергия — тогда, когда его монастырь стал политической силой, вступившей, как считается, в союз с князем Василием Темным в борьбе с Дмитрием Юрьевичем Шемякой. Вот какую характеристику Юрия мы встречаем в житии: «Хвалам достойный, просвещения сподоблен от святого, христолюбивое чадо его князь Георгий Дмитриевич. Сей убо велию веру име къ преподобному отцу своему и премногое попечение къ обители его, яко въ истину чюднаго отца съвершенное в добродетелех чадо, достойную честь воздавая отцю и прилежно от усердия служа»21.

Это одна из самых ранних положительных оценок «мятежного» князя. В ней он выделяется из числа других князей и предстает духовным наследником преподобного. Начав борьбу за великокняжеский престол, он выступает и наследником заветов своего великого отца — Дмитрия Донского, духовная грамота которого, как в ней отмечается, была написана «передъ своими отци, передъ Игуменомъ передъ Сергиемъ…» Стало быть, авторитет святого, стоявшего поручителем при отцовском завещании, руководил действиями Юрия по восстановлению попранной старшим братом справедливости.

Но оставим эти неразрешенные вопросы на суд будущих историков, которые, возможно, будут располагать новыми, еще не известными нам фактами.

Вне всяких сомнений, знаменитые архитектурные сокровища Звенигорода, появившиеся в это время, — городской Успенский (1390-е годы) и монастырский Рождественский (первая четверть XV века) соборы — являются самыми яркими из видимых напоминаний о прошлом Звенигорода. Но не только Звенигорода, а и всего Великого княжества Московского, бывшим фундаментом для здания Русского централизованного государства, от которого ведет свое родословие и наша современная государственность.

При осмыслении этого времени иногда можно встретить наименование «Русское Возрождение». И хотя Русь, в отличие от ренессансного Запада, тогда возрождала не идеалы античности, «тем не менее русское Возрождение есть»22. Эта эпоха, освященная блеском победы на Куликовом поле, ознаменована также и наивысшим расцветом русского монашества, возглавляемого аввой Сергием. В достижениях его «школы» выкристаллизовались все лучшие, предшествующие ей, духовные достижения Византии. Именно их она возрождает, прививая и взращивая их в русских лесных «пустынях». И с этим возрождением сопряжен и подъем русского духа, запечатлевшийся в величайших произведениях русской литературы, в архитектуре и, в большей степени, в живописи того времени.

Чудом сохранившиеся до наших дней древние звенигородские соборы могут рассказать о раннемосковском зодчестве больше, нежели сама Москва, которая в погоне за приобретением более масштабных и амбициозных символов своих столичных функций с легкостью избавилась от памятников, которые могли бы поведать о начале становления ее первенства среди других русских земель.

Неопровержимое родство архитектурных форм и деталей звенигородского Успенского собора и частично сохранившейся Рождественской церкви, построенной в Московском Кремле матерью князя Юрия княгиней Евдокией в 1393 году, по мнению выдающегося исследователя архитектуры данного периода Б.А.Огнева, свидетельствует о том, что эти памятники создавались представителями одной московской архитектурной школы, причем они «были, по-видимому, самыми передовыми и авторитетными зодчими своего времени». Отличительной чертой обоих храмов является «изощренное мастерство каменотесной техники», до уровня которой не поднимаются зодчие других памятников раннемосковского зодчества и словно только пытаются им подражать23. Другой исследователь, Г.В.Попов, замечает, что «архитектурное совершенство, филигранная отточенность деталей и резного декора, гармоническая соразмерность целого» в облике Успенского собора ставит его «как бы в ряд драгоценных ювелирных изделий…»24

Но это драгоценное изделие важно прежде всего тем, что в его интерьерах сохранились древнейшие фресковые произведения Московской земли, авторство которых большинство специалистов связывает с именем преподобного Андрея Рублева — именем, которое является главным символом эпохи «Русского Возрождения». «Рядом с рублевской живописью нельзя поставить никакой другой»25, его творения — «плод гения» и, в сравнении с другими произведениями, — «алмазы среди жемчужин»26. К сожалению, это великое наследие в Звенигороде в значительной мере перестало быть видимым по причине беспечного отношения наших предков к творениям прошлого. В первой половине XIX века бульшая часть стенной росписи была уничтожена ревнителями «церковного благолепия», а незначительная сохранившаяся часть подверглась череде реставрационных экспериментов, в результате чего подлинные яркие краски скрылись под тенью утрат 27.

Если мы хотим узнать больше о героической эпохе постройки собора, если мы поистине стремимся сохранять наследие «Русского Возрождения», то мы должны приникнуть к голосу археологии и палеографии — единственных свидетелей прошлого, имеющих возможность предоставить аргументированные сведения, способные разрубить сплетение исторических штампов в неизобилующей письменными источниками ранней истории Звенигорода.

В случае предоставления ими любого самого малого, но подлинного источника, тот станет весомым стенобитным орудием столь прекрасно выстроенных из логических кирпичей стен.

Но давайте снова взглянем на историческую панораму города. На более близком к нам временном рубеже XVI столетия мы опять увидим достаточно мало. Единственным зримым напоминанием об этом столетии может служить каменный придел монастырского Рождественского собора, построенный и освященный в честь преподобного Саввы Сторожевского. Считается, что этот первый храм в честь Звенигородского чудотворца служит памятником его общецерковной канонизации на соборе 1547 года, созванного Московским митрополитом Макарием.

В результате польско-литовской интервенции в начале XVII века многие видимые черты Звенигорода были стерты пожарами. Город лишился двух монастырей: Воздвиженского — на посаде и Введенского — в некотором удалении от города, потерял множество деревянных храмов и других строений. Превратились в пустые места (пустоши) многие окрестные деревни, которые прежде играли значительную роль в городской панораме. Значительное сокращение городского населения не на одно столетие вперед определило статус Звенигорода как хозяйственно отсталого города, а бедность его жителей стала главным градообразующим фактором вплоть до ХХI века. А те самые пустоши, которые принадлежали вплоть до революции Успенскому собору и монастырю, никогда уже не застраивались. Кольцом опоясывая Звенигород, они сдерживали его развитие вширь. Именно эти церковные владения сформировали образ города, окруженного простором полей и лесов.

В середине XVII столетия эту картину нарушает невиданное для города масштабное строительство, развернувшееся в Саввине монастыре усердием русского самодержца — царя Алексея Михайловича. Монаршее благоволение к чудотворцу Савве превращает скромную обитель в подобие каменного града с несколькими церквами, стенами и башнями, дворцами и трапезной. Царственный поклонник инициирует в январе 1652 года обретение из-под спуда честных мощей основателя монастыря, «отца и милостивого заступника», одаривает обитель драгоценными вкладами и земельными владениями и повелевает отлить «в дом Пречистые Богородицы… и великаго и преподобнаго отца нашего Саввы чудотворца» знаменитый большой благовестный колокол, который на долгие годы стал символом Звенигорода и позже был запечатлен в его гербе.

Данная грандиозная стройка являет собой уникальный случай, достойный быть примером для всех последующих поколений уважительного отношения к наследию прошлого. При возведении нового архитектурного ансамбля древний монастырский Рождественский собор не только не разрушается или перестраивается, но, напротив, умело выдвигается на первый план. Все новые постройки — Преображенский и Троицкий храмы, звонница, царский дворец, Царицыны палаты и монашеские кельи подчеркивают его первенствующее значение и играют роль нарядной оправы для древней святыни, реликвария-мощевика. Как внутри монастырской ограды, так и снаружи — собор виден отовсюду. К нему, при помощи других сооружений монастырского комплекса, направлено основное внимание приближающихся к обители и затем вступающих в ее стены богомольцев.

В последующие столетия благоволение Тишайшего царя к обители преподобного Саввы стало причиной особого почитания и интереса к ней многочисленных потомков из Российского царствующего дома, а также причиной придания обители в 1764 году, в связи с манифестом о секуляризации церковных земель, статуса одного из пятнадцати первоклассных штатных монастырей.

XVIII век никаких видимых черт в портрет Звенигорода не добавил. Намерения императрицы Екатерины II по постройке в монастыре нового царского дворца, к счастью, осуществлены не были, благодаря чему редкая гармония древнего и старого в монастырском ансамбле имеет возможность удивлять и наше поколение. Но отчасти был осуществлен согласованный императрицей прожектированный план Звенигорода. Это, говоря современным языком, — перспективный план развития, который достаточно осторожно относился к живому телу города. Он не нарушал главных городских акцентов, расставленных в старину в крепости и в монастыре, и еще дальше уводил от них основное жилое пространство города на восток. Вместо спонтанных улиц и неправильных фигур образуемых ими кварталов, на городском полотне планом были вычерчены правильные перпендикуляры линий, до сих пор сохраняющиеся в сетке улиц современного Звенигорода.

Начертив систему координат для Звенигорода на плоскости ландшафта, XVIII столетие, однако, не оставило ни одного видимого объемного памятника.

Напротив, век девятнадцатый четко определил визуальную среду города и сформировал его тихий и уютный характер, полностью унаследованный веком двадцатым. Все комплименты, сказанные городу в различных художественных произведениях и путеводителях, относятся именно к созвучию великих памятников прошлого и непритязательных, скромных, но необыкновенно теплых по своему настроению сооружений этого столетия. Звенигород XIX-го, а затем и ХХ столетия визуально небросок и неизящен, он не пытается спорить с шедеврами своей древности. Он словно намеренно умаляется, чтобы подчеркнуть их основную ценность.

Столь четко отпечаталось средневековое течение времени на облике города, который живет неторопливо и не спешит избавиться от этих устаревших отметин, что некоторые люди XIX века, созерцая его древние памятники, невольно оказываются в породившей их эпохе. Епископ Дмитровский Леонид Краснопевков, викарий Московской епархии, настоятель Саввина монастыря, несказанно любивший и обитель, и город, с трепетом поминавший в молитвах, точно своих современников, «царя Алексея, кн. Георгия, кн. Андрея и проч. князей и княгинь Звенигородских», словно перемещался в их эпоху: «Сегодня было во мне столько бодрости, радостного чувства жизни и мечтания о прошедших временах, как давно не бывало! Я более жил в XV веке, нежели в XIX веке. Не могу смотреть равнодушно на эту соборную гору, чтобы не явилась предо мною воображением жизнь древних владетелей Звенигорода!..»28

Большинство построек Звенигорода, оставшихся в наследие от конца XIX века, — одноэтажные деревянные домики, невысокие, радушные, украшенные типичными и одновременно не повторяющими друг друга резными наличниками. К началу ХХ века в Звенигороде едва набирается дюжина двухэтажных каменных домов, но и они едва походят на столь знакомые дворянские и купеческие особняки российских уездных городов. У них нет ни колонн, ни портиков, ни скульптуры, ни лепнины — знаков восторга уездной знати перед дворцами столиц.

Ввиду такой скромной внешности Звенигорода некоторые даже отказываются принимать его за город: «Звенигород, при всей громогласности своего наименования, один из самых незначительных и убогих уездных городов Московской губернии. В старину он был столицей звенигородских удельных князей и, по преданию, изобиловал монастырями и церквами; теперь же походит скорее на большое село, чем на город, и заключает в себе только две приходских церкви…»29

Эти слова полностью созвучны знаменитому растиражированному впечатлению от города юного Антона Чехова, неоднократно приезжавшего сюда заместить своего друга, земского врача С.П.Успенского, либо погостить у него. Это впечатление, которое молодой писатель выразил в письме к московскому знакомому, несмотря на его насмешливо-обидный тон и на присутствующую в нем характеристику «паршивенький городишко» и подробное описание заднего крыльца своего дома, «около которого воняет сортиром и хрюкает поросенок», вынуждены цитировать все городские путеводители. В этом талантливом сатирическом наброске между строк читается отчаяние вчерашнего студента, скучающего по недавним веселым столичным кутежам. И набросок этот — черновик для будущих рассказов писателя, в которых мы каждый раз будем находить продолжение описания «паршивенького городишки» и его невеликих обитателей. Неожиданно в последних письмах, навеянных усталостью и поиском покоя, нестарый и больной А.Чехов одарит нас другой своей хрестоматийной фразой: «в Звенигороде в самом деле хорошо…», которая к сегодняшнему дню превратилась в главную товарную этикетку города.

Звенигород позировал А.Чехову в написании его художественных произведений. Но когда изучаешь архивные материалы о городе первой половины XIX века, то возникает ощущение, что ты это тоже где-то читал. Где же? Да у Гоголя. Такое же впечатление посещает при чтении источников по взаимоотношениям соборного клира. Кажется, что и Н.Лесков побывал в Звенигороде и именно здесь почерпнул материалы для своих «Соборян». Звенигород — типичный русский город, в истории которого, точно на спиле дерева, можно прочитать историю и культуру большого древа России.

Звенигород — «село», у которого нет четких границ. Городская выгонная земля, на которой горожане пасли скот, граничит с землями окрестных сел и деревень. Все вместе они составляют единый пейзаж. Этот ничем не выдающийся сельский пейзаж привлекал во второй половине XIX – начале ХХ века множество русских художников. Особенную популярность получила Саввинская слобода — своеобразная городская окраина, никогда официально не входившая в городскую черту. В ней стояли обычные покрытые соломой русские избы, огороды были разделены обычными изгородями, между домов и огородов пролегала обычная проезжая дорога, в дождь превращающаяся в слякоть. Обычные сараи, мостки через канавы, лужи и курицы. За околицей — обычные поля, в конце лета покрывавшиеся стогами. Ничего выдающегося, за исключением разве парящего над слободой каменного монастырского града. И именно это рядовое русское селение выбирали для этюдов многие знаменитые художники. Саввинская слобода попала на картины Алексея Саврасова, Льва Каменева (этот художник провел в слободе свои последние годы, в ней умер и был похоронен близ Никольского храма), Исаака Левитана, Василия Переплетчикова, Алексея Степанова, Софьи Кувшинниковой, Константина Крыжицкого, Константина Коровина, Мануила Аладжалова, Николая Элерта, Николая Крымова и других.

В книгах о Звенигороде, упоминая слободу, часто приводят воспоминания С.Кувшинниковой о тихом летнем вечере, который раскрасил закатом монастырские строения. Художница записала, что свет прощавшихся со стенами обители солнечных лучей привел в восторг И.Левитана, и он воскликнул: «Я верю, что это даст мне когда-нибудь большую картину…» Но «большая картина» под названием «Тихая обитель» была написана не в Саввинке.

Если кто хочет увидеть то природное полотно, которое восхитило художника, но не было воспроизведено им на холсте, пусть придет августовским вечером, когда небо устлано темными тучными облаками, на северную окраину Саввинской слободы и ждет захода солнца. Тогда, может быть, и ему явится картина, которую до сих пор иногда пишет уходящее на запад солнце, в последний раз через узкую щель между горизонтом и облаками окидывающее взглядом погружающийся в темноту Сторожевский холм.

Сейчас на окраине слободы, прямо напротив монастыря, стоит дом художницы Аси Феоктистовой. Из окна дома она написала свой саввинский закат — с того самого места, откуда более ста лет назад им любовался Исаак Левитан.

В нескольких километрах от Саввинской слободы расположена деревня Дютьково, в тишине которой черпал вдохновение Сергей Танеев. Сейчас в деревне открыт один из самых уютных музеев, хранящий память о композиторе и многих других музыкантах, которые также стремились стать дютьковскими дачниками. Возвращаясь в город обратно через Саввинскую слободу, следует вспомнить, что в ней, на улице Красная гора, снимал дом другой выдающийся русский композитор ХХ века — Георгий Свиридов. А если от слободы перейдем вброд по дну неглубокой Москвы-реки на ее противоположный высокий берег, то окажемся на Мясиной горе, которая получила свое название по фамилии валторниста оркестра Малого театра Федора Мясина, купившего на ней в 1905 году дом. Его сын Леонид Мясин (1895–1978) — знаменитый танцовщик и балетмейстер, провел в Звенигороде свои юношеские годы, а затем, уже живя за границей, навещал своих родных, продолжавших жить в отцовском доме. От дома Мясиных открывается один из самых красивых видов на Саввин монастырь и на Звенигородский кремль.

Можно долго прогуливаться по Звенигороду и его окрестностям, отыскивая видимые, а также уже стертые напоминания о «великих», «знаменитых» и просто «известных» именах. Но нам пора познакомиться здесь с видимым наследием ХХ века.

Следует сказать, что такового наследия в Звенигороде практически нет. В первую очередь, по-прежнему в этом сыграл основную роль его скромный хозяйственный уклад. Численность его населения в этом веке была столь же невелика, как и раньше. Городские фабрики не вступали в спор с крупными промышленными центрами страны. Спрятавшийся в окружении лесов, город остался вдалеке от транзитных железнодорожных и автомобильных магистралей. В 1957 году Звенигород уступил статус районного центра городу Кунцево, затем в 1960 году, когда тот вошел в черту столицы, снова вернул этот статус, но ненадолго. В 1965 году он передал его уже городу Одинцово — бывшему селу своего уезда. Вместе с тем надо поблагодарить советскую эпоху за то, что она не стремилась оставить в Звенигороде «шедевров» своей архитектуры. Она нисколько не нарушила старый облик города, а новые деревянные дома здесь продолжали строить одноэтажными, с традиционными резными наличниками. Поэтому многие из построек ХХ столетия трудно отличить от домов XIX века. Отчасти от искажения складывавшегося веками облика город спас и статус подмосковной здравницы.

Лишь в эпоху руководства страной Никиты Хрущева, осуществившего губительный переворот в отечественной архитектуре, Звенигороду были привиты чуждые «гены» умышленно некрасивых сооружений — «хрущевок». Отныне архитектура стала сторониться идеи декоративности и изящности, чем разорвала свое родство с искусством. Изменив красоте, подчинившись выгоде, она стала утилитарна, банальна и дешeва: все в ней теперь должно быть симметрично-квадратно и прямоугольно! Современная нам эпоха — это наследие того преступного переворота, нарушившего преемственность тысячелетнего развития традиций зодчества. Даже когда сегодня здания пытаются украсить какой-нибудь изогнутой линией, это выглядит весьма неестественно и даже ложно.

Начало ХХI века очень быстро перенесло в тихий Звенигород заразу агрессивной многоэтажной псевдоархитектуры, которая уничтожает складывавшееся веками созвучное и соразмерное природному ландшафту визуальное историческое пространство. В неимоверных темпах на просторах речной долины вырастают безликие бетонные скалы, которые перегораживают небо, до этого казавшееся от раздолья и простора огромным. Оккупированный ими Звенигород постепенно становится тесным и узким. Его прежние скромные деревянные обитатели беззащитно сгоняются со своих законных мест, а бесценные памятники старины мельчают и блекнут на фоне вероломных захватчиков.

Кто виноват в том, что Звенигород сегодня активно застраивается безвкусными высотками? Во-первых, виновато красивое имя города. Во-вторых, — предыдущие эпохи, которые, как мы уже видели, постарались в деле создания о нем растиражированных штампов: «в Звенигороде красиво», «в Звенигороде в самом деле хорошо». Они стали обманчивой приманкой для уставших от столичной суеты и сутолоки москвичей. Все это учли современные торговцы-Лопахины. За бесценок заполучив город целиком, они стали распродавать его по квадратным метрам с баснословной наценкой. На каждом углу развешаны объявления: «Продам Звенигород. Недорого». И уже никто не замечает, что прежние известные звенигородские «красиво» и «хорошо» с позором изгоняются из города. Так что стремящиеся приобщиться к пресловутой звенигородской тишине московские беглецы попадают в западню. Здесь им суждено стать зрителями поднимающегося от землик небу многоэтажного бетонного занавеса. Очень быстро Звенигород становится продолжением Москвы, с которой он вот-вот сольется в одно целое.

Ценность Звенигорода для нашей истории и культуры, несомненно, в первую очередь заключается в его единственных в своем роде памятниках древней архитектуры. Но Звенигород — это не только его знаменитые памятники и даже не его улицы. Звенигород — это входящие в его черту или обрамляющие его луга, поля, леса. Им он обязан своим неповторимым обликом, своим простором для ищущего свободы и успокоения взгляда.

В каком еще городе вы встретите поля, рощи и леса? А в Звенигороде они пока еще есть. Но временно — они готовятся стать невидимыми и вечными. С исчезновением этих неотъемлемых частей не станет и подлинного Звенигорода. Будет другой город, отобравший у него звучное имя, но не имеющий с ним ничего общего.

Почему превратилась в безжизненную пустыню Москва и почему уничтожается Звенигород? Потому что, «когда говорит золото, тогда все другие слова не действительны. Оно умеет убеждать, хотя и не имеет языка» (Святитель Григорий Богослов)30.

Этот губительный настрой переживался и осмысливался одинаково трагично — и в IV веке, и в начале ХХ: «Причина этого упадка повсеместно одна: повсюду угасание жизни духовной коренится в той победе мещанства, которая обуславливается возрастанием житейского благополучия. Чем больше этого благополучия и комфорта в земной обстановке человека, тем меньше он ощущает влечение к запредельному. И тем больше он наклонен к спокойному, удобному нейтралитету между добром и злом»31.

Стремление к комфорту, неустанные труды по стяжанию земных благ, поиски беспечности, жажда всестороннего облегчения или полного устранения временных, видимых трудностей основательно поселились в наших мыслях и закрепились как важнейшие жизненные ориентиры нашего поколения. Они одни являются сейчас главной не явленной идеей нашего общества. И эта идея — основной губитель нашей старины и нашей памяти. Больше чем любые войны и революции, оно истощает наши материальные и духовные ценности.

Раскручивая карусель времени, мы стремимся успеть вкусить побольше новых плодов прогресса, но мчащийся на дикой скорости аттракцион еще сильнее раскидывает жаждущих утехи пассажиров из времени в безвременье.

Для того чтобы спасти наши города и их драгоценные памятники, защитить чистоту наших полей, незамутненность наших рек и прозрачность воздуха, мало начертить для городов грамотные генеральные планы, мало написать хорошие законы и заменить «плохих» правителей на «хороших». Нужно устранить эту разъедающую наше сознание опухоль, причем начать каждый должен с себя, с переосмысления внутренних ориентиров.

Но сможем ли мы воспользоваться рецептами для борьбы с ней?

Найдем ли мы обладающих абсолютным авторитетом врачей, которые в состоянии убедить всех нас жить не для временного и видимого, а для незримо-вечного?

Примечания

1 Возлинская В.М. Ансамбль города Звенигорода (на основе письменных, иконографических, археологических и натуральных материалов) // Памятники культуры. Новые открытия. Письменность, искусство, археология. 1992. М., 1993. С.418.

2 Архимандрит Леонид путает: названная им слобода расположена с правой стороны, за монастырем, а напротив соборной горы — Верхний посад.

3 Архимандрит Леонид [Кавелин]. Звенигород и его соборный храм с фресками // Сборник на 1873 г., изданный обществом древнерусского искусства при Московском публичном музее / Под ред. Г.Филимонова. М., 1873. С. 114-115.

4 Аверьянов К.А. О дате первого упоминания Звенигорода // Звенигородская земля. История, археология, краеведение. Материалы научной конференции, посвященной 80-летию Звенигородского историко-архитектурного и художественного музея. Звенигород, 2001. С.50.

5 Краснов Ю.А., Краснов Н.А. Топография древнего Звенигорода по археологическим данным // Советская археология, 1964. № 1. С.115;
Юшко А.А. Об оборонительных сооружениях Звенигорода Московского // Культура славян и Русь. М.: Наука, 1998. С. 416, 424.

6 Воронин Н.Н., Ильин М.А. Древнее Подмосковье. М., 1947. С.15.

7 Рыбаков Б.А. Раскопки в Звенигороде // Материалы и исследования по археологии СССР. Вып. 12. М., 1949. С.125.

8 Аверьянов К.А. Из начальной истории Звенигорода // Саввинские чтения. 2006. Сборник трудов научной конференции по истории Звенигородского края. М.; Звенигород: Северный паломник, 2007. С.217.

9 Красновы 1964. С.115; Аверьянов 2001. С.51.

10 Холмогоровы В.И. и Г.И. Город Звенигород. Исторический очерк. М., 1884. С.3; Барандеев А.В. Этимология топонима Звенигород // Филологические науки. 1998. №4. С. 89, 90.

11 Воронин, Ильин 1947. С. 15, 16; Историко-культурные памятники Звенигородского района. (Краткий путеводитель) / Сост. Ю.А. и Н.А. Красновы. Звенигород, 1957. С.4; Барандеев 1998. С. 86-89.

12 Датировка данных документов приводится по статье: Кучкин В.А. Звенигород по первому завещанию Дмитрия Донского // Художественная культура Москвы и Подмосковья XIV – начала XX века. Сборник статей в честь Г.В.Попова. М., 2002. С. 40-53.

13 Рыбаков 1949. С.125.

14 Красновы 1964. С. 117, 118.

15 Кучкин 2002. С.40.

16 Юшко 1998. С.419.

17 Лазукин А.В. Предварительные итоги исследований на территории Городка в 2008 г. // Саввинские чтения. Сборник трудов по истории Звенигородского края. Вып. 2. Звенигород, 2010. С.305; Алексеев А.В. Археологические исследования на территории Звенигородского Городка и Супоневского посада в 2008–2009 гг. // Там же. С. 315, 316.

18 Зимин А.А. Витязь на распутье. Феодальная война в России XV в. М.: Мысль, 1991. С.68.

19 Цит. по: Повесть о нашествии Тохтамыша // Библиотека литературы Древней Руси. Т. 6. XIV – середина XV века. СПб.: Наука, 1999. С. 202, 204.

20 См., напр.: Ильин М.А. Из истории русской архитектуры времени Андрея Рублева // Вопросы истории. 1960. № 12. С.92; Рыбаков 1949. С.127.

21 Цит. по: Епифаний Премудрый и Пахомий Логофет. Жизнь и житие преподобного и богоносного отца нашего Сергия // Жизнь и житие Сергия Радонежского. М.: Советская Россия. С.90.

22 Формулировка Н.Н.Воронина. См.: Воронин Н.Н. Андрей Рублев и его время (к 600-летию со дня рождения художника) // История СССР. 1960. №4. С.63.

23 Огнев Б.А. Некоторые проблемы раннемосковского зодчества // Архитектурное наследство. 1960. № 12. С.61; Он же. Московское зодчество конца XIV и первой четверти XV столетия. Диссертация // Проблемы изучения памятников раннемосковского зодчества. К 600-летию Рождественского собора Саввино-Сторожевского монастыря и 100-летию со дня рождения архитектора Б.А.Огнева. Звенигород: Лето, 2008. С.438.

24 Попов Г.В. Звенигородский удел около 1400 г. //Древнерусское искусство. Сергий Радонежский и художественная культура Москвы XIV–XV вв. СПб., 1998. С.173.

25 Грабарь И.Э. Андрей Рублев. Очерк творчества художника по данным реставрационных работ 1918–1925 гг. // Грабарь И.Э. О древнерусском искусстве. М., 1966. С.191.

26 Воронин 1960. С. 64, 65.

27 Вздорнов Г.И. Русская Фиваида на Севере // Наше наследие. 1990. №2. С.47: «История целого ряда памятников искусства Древней Руси показывает, что их реставрация нередко приводит к искажению первоначального облика, а иной раз и к непоправимой порче произведения… Нередко научная реставрация превращается в чисто хозяйственное предприятие, а на почве бесконтрольности развиваются нездоровые амбициозные представления, что реставратор все может и никто ему не указ. К чему приводят все эти причины, мы знаем по недавней реставрации фресок Андрея Рублева и Даниила Черного в Успенском соборе во Владимире, где после расчистки живопись начала XV века была безжалостно затонирована и навсегда потеряла подобие подлинности… и мало кому известно, что такая же “реставрация” и теми же лицами была произведена также в Успенском соборе на Городке в подмосковном Звенигороде…».

28 Из записок высокопреосвященного Леонида, архиепископа Ярославского. 1865 г. // Московские церковные ведомости. 1909. № 51-52. С.891.

29 Страхов С. Звенигородский Успенский собор // Душеполезное чтение. 1884. Ч. 2. С.216.

30 Творения иже во святых отца нашего Григория Богослова, архиепископа Константинопольского. Свято-Троицкая Сергиева лавра, 1994. Т. II. С.103.

31 Трубецкой Е.Н. Два мира в древнерусской иконописи // Трубецкой Е.Н. Три очерка о русской иконе. Свято-Троицкая Сергиева Лавра, 2011. С.108.

 

 

 

 

По материалам: http://www.nasledie-rus.ru/podshivka/10702.php

Партнеры